Рейтинг: 
/ 1
- Подробности
-
Категория: Церковь и животные
-
Опубликовано 08.06.2012 10:28
-
Просмотров: 5085
Обзор «экологической традиции» мировой культуры – от первобытных времен и Древнего Египта до наших дней.
В пустыне Господь жил с ангелами и животными. Пустыня - это наш сегодняшний мир, где время остановилось, где пережиты все утопии и идеологии, где мы живем после смерти или после оргии.
Ангелы и животные неподвижны и закончены. Их проще всего описать архетипами.
Мы утверждаем: архетип животного является на сегодняшний день актуальнейшим способом перехода бессознательного в сознательное. В былые, менее «экологические» времена, этот переход воплощался в маргинальных фигурах изгоя, преступника, проститутки, демона, дикаря. Или клошара, женщины, еврея, гомосексуалиста. Таковы традиционные «козлы отпущения». Сегодня уже никто не будет романтизировать эти группы и меньшинства. Они вполне выразили свои требования и добились своих прав. Женщины мощно заявили о себе. Дикарей теперь держат только затем, чтобы показывать пресыщенным туристам. Клошары умирают с голода и холода только по собственному желанию, проституция стала обычным делом, а в некоторых странах даже престижным. Следовательно, маргинальные, амбивалентные, таинственные существа более не обитают в мире людей.
Амбивалентность необходима для перехода бессознательного в сознание. Карл Юнг, описавший архетип Предвечного Младенца, подчеркивал, что этот Младенец и абсолютно мал, и абсолютно могущественен. Наилучшим подтверждением этому служит предание о святом Кристофоре, который переносил через реку младенца, и Младенец-Христос был тяжелее всего мира.
Амбивалентность подчеркивает и теория Рене Жерара, говорящая о том, что «козлы отпущения» сначала убивались, а затем обожествлялись. Начало и конец совпадают. Мы пришли к началу третьего тысячелетия. Богословы, философы, социологи, поэты, - все говорят о последних и даже постпоследних временах. А последнее время совпадает с началом.
Еще в начале XX века Мандельштам писал. «В жилах нашего столетия течет тяжелая кровь чрезвычайного отдаления монументальных культур, быть может, египетской и ассирийской» (О.Мандельштам, «Девятнадцатый век»). В работе «Слово и культура» Мандельштам, описывая голодные времена начала века, как бы пророчески приветствует то, к чему мы приходим сегодня. «Трава на петербургских улицах - первые побеги девственного леса, который покроет место современных городов. Эта яркая, нежная зелень, свежестью своей удивительная, принадлежит новой одухотворенной природе. Воистину Петербург - самый передовой город мира. Не метрополитеном, не небоскребом измеряется бег современности: скорее веселой травкой, которая пробивается из-под городских камней».
Немецкий философ Петер Слотердайк, вслед за Бодрияром, Вирильо и многими другими, утверждает: «Наша культура питает себя вневременными темами, мифами. Наши stories функционируют точь-в-точь, как мифы. «Новости» заполнены вечно повторяющимися темами... Миф - это такое описание мира, в которое не входит ничего нового». («Самопопытка». Разговор Слотердайка с Карлосом Оливейра),
Древний Египет дает сегодня особенно много материала о достойном обращении с животными,
В Египте животные были посредниками между Богом и людьми. Вплоть до 2800 г. до Р.Х. фараоны носили имена животных. Животное нельзя было мучить. Если на животное охотились, то предварительно, через ритуал объявляли его врагом. Только так можно было его убить.
То же отношение находим у кроманьонца. В звере первобытный век видел представителя божественной силы, которую нужно почитать. Перед охотой у животных просили прощения. С приручением животных - это произошло во время так называемой «неолитической революции» – человек приручил и себя. Контролю над дикими животными сопутствует отныне контроль над своими страстями и порывами. Человек начинает относиться к своему подсознательному с недоверием. Он называет его «звериным».
Но мы, стоящие в конце времен, возвращаем себе животное как друга и соседа. Наше время обнаружило преступную природу всяких дуализмов, неврозов и раздвоений.
Антропоморфизм окончательно потерпел поражение. И место «козла отпущения» занимает поруганная Земля и ее невинные твари. Особенно в наш двадцатый век животные разделяют все страдания человека и страдают бесконечно больше, чем защищенный человек. Так, адом для животных стали научные эксперименты. Животные становятся жертвой «передовой» науки, как когда-то в гитлеровских лабораториях такой жертвой были евреи и цыгане.
Животное изначально амбивалентно. Хайдеггер пишет: «Наверно, из всего сущего всего труднее нам мыслить о животных. С одной стороны, животные некоторым образом - наш ближайший родственник, а с другой стороны - животное отделено целой пропастью от нашего экзистирующего существа... Почти непостижимое для мысли, обрывающееся в бездну лесное сродство с животным».
Современная культура переполнена спектаклями, фильмами, романами, в которых животные играют главную роль. Так, популярен спектакль о жене, превратившейся в лису, и о муже, последовавшем за этой лисой в ее лес. Огромной популярностью пользуется и фильм о поросенке, который управлял фермой. Первое место среди бестселлеров заняла книга Мари Дарьесег «Трюизмы», написанная от лица свиньи. Вспомнить можно, Слава Богу, о многом.
Попытаемся перечислить некоторые характеристики, которые позволяют животному стать архетипом в современной жизни и культуре.
1. Райскость
Животные не предали Бога, они остались в раю, хоть и последовали вслед за согрешившим Адамом.
«С ними Христос еще раньше нашего» (Достоевский). Процитируем из «Братьев Карамазовых»: «Посмотри, - говорю я ему, - на коня, животное великое, близ человека стоящее, али на вола, его питающего, или работающего ему, понурого и задумчивого, посмотри на лики их: какая кроткость, какая привязанность к человеку, часто бьющему его безжалостно, какая незлобливость, какая доверчивость и какая красота в его лике. Трогательно даже это и знать, что на нем нет никакого греха, ибо все совершенно, все, кроме человека, безгрешно, и с ними Христос еще раньше нашего». - «Да неужто, - спрашивает юноша, - и у них Христос?» - «Как же может быть иначе? - говорю ему, - ибо для всех Слово, все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к Слову, Богу славу поет, Христа плачет, себе не ведомо, тайной бытия своего безгрешного совершает сие. Вон - говорю я ему, - в лесу скитается страшный медведь, грозный и свирепый, и ни в чем-то в том не повинный».
Заглянуть за грань грехопадения - задача, которую ставили многие русские мыслители. Рай - это будущее, о котором можно вспомнить, и прошлое, полное надежды. Рай - теплота материнской утробы, где нет тяжести, агрессии, жестокости. Розанову удавалось сказать о рае наиболее искренне и точно: «Часто я думаю, что для этого надо просто обниматься с животными, носить их на руках (дети вечно носят кошек на руках). Великое дело - припасть ухом к груди доброй коровы, новая теплота, новая жизненная теплота, как бы не нашей планеты, без категории еще грехопадения. Великому мы можем научиться из вздохов животных. И смешно, а как мило! Проницание и невинный животный мир достиг бы осязательности и действенности, если бы иногда человеческие матери, так сказать, менялись детенышами с матерями животных».
Современный немецкий богослов Ойген Древерман по-новому трактует библейский эпизод наделения животных именами. Часто в истории христианства считалось, что таким образом человек подчинил себе животных, включил их в свою судьбу. Древерман делает акцент на другом: прежде чем получить в дар Еву, Адам должен был воспитать в себе нежность, сострадание и любовь, общаясь с животными, как со своими Друзьями (со своим Другим). Вершина райского брака достижима через любовь ко всем тварям. Таким образом, можем дополнить классическую формулу Святых Отцов - Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом через обожение и всего тварного мира.
От Оригена идет формула - животные не «образ», а отражение. Животные созерцаются нами сегодня поистине в обратной, иконной перспективе. Их безгрешность, их страдание, их райская красота предельно приближают это отражение к образу. И по образу мы можем судить о Первообразе. От созерцания образа к Творцу. Вот аргумент иконопочитателей. Природоборчество и иконоборчество идут рука об руку. И не странно, что именно в Православной традиции, устами святого Максима Исповедника сказано: «Через умное созерцание Творения мы получаем идею святой Троицы». У блаженного Максима созерцание творения приравнено к Евхаристии.
У отрицающих икону протестантов все было иначе: в XVII веке они запретили украшать рождественские ясли фигурками «лишенных разума» осла и вола.
Но сегодня протестанты, кажется, берут реванш. Именно в протестантских странах так развито экологическое сознание.
Тем печальнее, что мы, православные, имея сильную экологическую традицию, не откликаемся на зов времени, не болеем за Универсум.
2. Непредвзятость звериного видения
Животные молчат. Из молчания, только из молчания способно родиться великое, правдивое слово. Самая духовная практика христианства - исихазм - связана с молчанием.
Альфред де Виньи, французский поэт XIX века, любил охоту вплоть до того дня, когда его взгляд пересекся со взглядом умирающего волка. Четверо охотников окружили волка, который понимает, что пропал. Но волк идет навстречу врагам, жертвуя собой и защищая волчат и волчицу. Волк, истекающий кровью, молча умирает. Альфред де Виньи поражен этим достоинством и молчанием.
(«Увы, я подумал, что, несмотря на великое звание «человека», я стыжусь быть им, глупцы мы, люди! Только вы, возвышенные животные, знаете, как прощаться с жизнью и всеми ее бедами!
Перед лицом жизни и смерти лишь молчание можно назвать великим. Все остальное - слабость. А, я хорошо тебя понял, дикий путник, и твой последний взгляд вошел в самую глубь моего сердца»).
Альфред де Виньи - романтик XIX века. На рубеже тысячелетий мы еще больше ценим молчание. После смерти Бога, после смерти человека, после ГУЛага, Освенцима, Чернобыля, после смерти всех утопий и идеологий нам остается одно – «пустыня», та, что «растет» (Ницше).
И опять вспоминается Рильке. Сонеты к Орфею:
(... «Поет Орфей! О высокое древо, пленившее слух! И все молчало. Но даже в молчании было новое начало. Намек и преображение. Звери рвались из тишины, из ясного леса, из пор и гнезд. И было ясно, что они были тихие не из хитрости и не из страха, но потому что слушали. Рычание, крик, мычание стало для их сердец чем-то мелким»…) Животные слушают Бога. Они не нарушили заповеди и остались в послушании. Послушание - от слушания. Животные живут в обратной перспективе преображения.
Животные достигают того, что недоступно человеку - их бытие абсолютно целостно, их переживания оформляются адекватно и точно. Юлия Кристева («Восстание и не-восстание») пишет о том, что у человека всегда присутствует разница между языком и переживанием. Даже самый маленький младенец не способен себя точно выразить. Поэтому человек - существо изначально утопическое. Животное же прекрасно выражает себя с самого начала.
Животное не лжет. Поэтому нас скорее умиляет хитрость животных, потому что она так далека от человеческих подтасовок.
Рене Жерар пишет о том, что вся ложь человеческого бытия сводится к существованию посредников. Человек, в принципе, существо сравнивающее и завистливое. Он не способен к непосредственному, цельному жесту. Он и влюбляется только потому, что подражает действиям других или завидует образам, схемам, рекламе.
В отличие от всегда опосредованного человека, животное всегда непосредственно. Оставаясь в раю, животное всегда живет в вечно настоящем. Господь, призывая к беззаботности, ставил нам в пример птиц небесных, что «не сеют, не пашут», что всегда живут в настоящем, с полным доверием к Создателю. Человек же не способен прочувствовать полноту мгновения, он бежит в прошлое или будущее. Забота - экзистенциал неподлинного, поверхностного бытия. Так у Хайдеггера. Достоевский же сказал примерно так: я не встречал атеистов, я встречал только хмурых, суетных людей. Людей заботы.
Кьеркегор в своей речи о «радости» говорит о божественно-радостно-безмятежном бытии полевых лилий и небесных птиц:
«Их проповедь Радости сводится к сегодня, к тому, что «есть». Есть лишь одно сегодня и абсолютно никакой заботы о завтрашнем дне. Так радуются лилия и птица не потому, что они легкомысленны, это радость тишины и послушания. Ведь если ты в торжественной тишине сохранишь молчание, заложенное в природе, то завтрашнего утра уже не будет. И если ты будешь в таком же послушании, в каком находится творение, завтрашнего утра уже не будет. Не будет неблагодатного завтра, изобретателя болтливости и непослушания.
Что же такое радость? Что значит - быть радостным? Ты соприсутствуешь со своей истиной, это «сегодня», это то, что сегодня ты в истине....
Лилии и птицы услышали слово апостола Петра. И поскольку они простые и доверчивые существа, они восприняли это слово буквально. И как раз эта буквальность помогает им. Невероятная сила заложена в слове, но только в том случае, если его воспринимают буквально. Если же его воспринимают не совсем буквально, то оно в большей или меньшей степени теряет свою силу, превращаясь в пустую словесную формулу. Нужно быть простым, чтобы воспринять его буквально. «Все заботы наши возложите на Него» (Петр, 1,5,7). Вот это, безусловно, и делают лилия и птица».
Рильке как никто другой понял звериную душу. Животное рискует больше, чем человек, потому что ближе к бытию, к его целому. В «Дуинесских элегиях» Рильке говорит: «Всеми глазами созерцает тварь открытое. Лишь наш взгляд извращен и ставит всему ловушки, окружая ими свободный выход твари. «Лишь смотря в лицо зверю, мы можем узнать, что находится вне». Поэтому и молчит животное, ибо целое бытия - абсолютная тайна, постигаемая лишь в молчании. Даже Зигмунд Фрейд предпочитал общество зверей всякому другому. Вот его слова: «Человеческому сообществу я предпочитаю общество животных. Конечно, дикое животное жестоко. Но пошлость - это преимущество лишь цивилизованных людей».
«Я думаю, я могу идти к животным» - так называется стихотворение Волта Уитмена.
И жить с теми, кто так тих
и совершен в себе.
Я долго стою и смотрю на них.
Они не стонут и не жалуются,
Какой бы тяжелой ни была их жизнь...
Они довольны, Ни одно не захвачено
Жадностью. Они счастливы.
Ни одно не пресмыкается перед другим,
Хотя бы оно и жило уже тысячелетия.
Ни одно не думает, что оно лучше всех других.
Нет скульптуры благородней, чем корова,
Что, мечтательно наклонив голову, жует,
а сколько чудес у мыши, их хватит
На то, чтобы обратить сотню неверующих.
Я - как они. Они - как я,
Я знаю об этом и рад этому....
Животное - это Друг и Другой. Не зря, иллюстрируя примерами свою книгу «Я и ты», Мартин Бубер говорит о встрече глазами с животными, о глубоком понимании между человеком и зверем. И обличитель людских жестокостей Шопенгауэр восклицает: «Смотря на животных, мы испытываем восторг. Это происходит оттого, что мы видим собственную сущность, только в упрощенном виде».
В мире, где все стало искусственным и ненастоящим, где оболочка и упаковка важнее содержания, где асфальт задушил траву, в мире исчезновения жизни звери просты и бесконечно счастливы и благодарят Бога за одно только то, что живут. Они для нас пример и образец.
3. Искупление, вселенская жертва
Сострадание - в этом все христианство. Так думал Достоевский. Все за всех виноваты.
Брат старца Зосимы молился за птичек, просил у них прощения. В русском языке есть еще одно слово – жалость. Сострадание жалит, оно сжигает, оно вовсе не относится к пассивно-созерцательным чувствам.
Перед убийством старушки Раскольников видит сон, как насмерть засекают клячу. Этот сон - предупреждение, которое, увы, не было услышано. У Достоевского часто ставится вопрос теодицеи. Иван Карамазов не принимает этот мир, потому что в нем льются слезы невинных детей. Он отдает билет обратно. Но Достоевский - не Иван. Да, чужое страдание вынести подчас тяжелее, чем собственное. Невыносимо страдание животных, которые ни в чем не виноваты и не могут постоять за себя. Но мысль Ивана можно перевернуть: несмотря на все страдания невинных, мы продолжаем жить и не имеем права «возвратить свой билет». Именно эта чудовищная жертва говорит о тайне Бога, о непостижимости Его замысла о Своей твари. Поэтому сон об избиваемой кляче должен был бы привести Раскольникова к мысли о Боге.
Леон Блуа говорит о подвиге искупления, который взяли на себя страдающие твари. «Человеческий род словно бы предал забвению то, что все, способные страдать от начала мира, обязано ему одному, роду человеческому, шестьюдесятью веками боли и страха». Когда «мы видим страдающее животное, то жалость, которую мы испытываем, живет в нас лишь потому, что именно в нас она достигает предчувствия освобождения». Леон Блуа заключает, что «тварь» страдает ради нас, бессмертных. Он не знает, что будет потом с животными, и признает себя несведущим. Леон Блуа, тем не менее, видит бессмертность и в самих животных. Он пишет: «животные - это находящиеся в наших руках заложники попранной небесной Красоты». Животное, как икона, исчезнуть не должно.
Философ Жиль Липовецкий пишет: самой страшное для сегодняшнего человека то, что он ничего не чувствует. История прекратилась, царит скука, информации слишком много для того, чтобы что-либо выбрать и зажечься действием.
В этом плане животные, как носители чувствительной души (традиция, идущая от Аристотеля), символизируют собой саму жизнь. Их эмоции, не скованные расчетом, озабоченностью и внутренним холодом, сильны, непосредственны, искренны.
Поль Вирилье, другой французский философ, говорит о том, что современный человек устремлен даже не к умиранию, а к смерти. Он стремится к полной неподвижности. Сидение перед экраном заменяет ему и путешествия, и общение, и работу. Знак времени - исчезновение пространства.
В этом плане животное символизирует движение, которым отмечена любая жизнь. Животное не может жить, не осваивая пространства. Как восхищался Василий Великий собакой, что знает о пространстве лучше любого геометра!
4. Животное - символ жизни
А. Швейцер первый заговорил об этом. В 1915 году он плыл на маленьком пароходике вверх по устью африканской реки Огове. Швейцер записывает: «Вечером третьего дня, когда заходило солнце и мы были недалеко от деревни Игендия, мы подплывали к острову. На широкой полосе песка, слева от нас, четыре бегемота, окруженные детьми, двигались в том же направлении, что и мы. И мне, совершенно уставшему и ослабленному, вдруг пришло в голову: «Благоговение перед жизнью». Насколько я помню, я никогда не слышал их раньше и не читал о них. Я понял, что в них заключается решение той проблемы, которая постоянно мучила меня. Мне пришло в голову, что этика, которая занимается только отношениями человека к человеку, не полна и не обладает достаточно сильным энергетическим зарядом». (А. Швейцер «Благоговение перед жизнью»).
В русском языке само слово «животное» указывает на «живот», то есть на жизнь.
Сегодня животными все более восхищаются, ими удивляются, перед ними преклоняются.
С животными мы подходим к новой «философии жизни».
В начале века была распространена тоже «философия жизни». Но, вдохновленная Ницше, она быстро скомпрометировала себя и стала идеологией «крови и почвы».
Сегодня «философия жизни» распространяется не только на человека, но и на «всякое дыхание». Животное сейчас становится последним неистребимым символом жизни. В «Колымских рассказах» Шаламова разъяренная толпа людей ловит и убивает белку. Это бесконечно-малое жизни в обратной перспективе адского бытия. Бесконечно-малое - это и есть самое великое, то, что может создать только Бог. Божий цыпленок у Солженицына, Божья травка у Розанова, Божьи звери и цветы - посланники святой, райской жизни.
Добавить комментарий
Собачья жизнь 